неисповедимы пути имир.

эрен!
с надрывом кричит микаса; он оборачивается, но успевает лишь мельком поймать ее отчаянные глаза. внутри все сжимается, горячий воздух обдувает щеки — микаса стремительно остается позади, где-то в дымке, тумане, словно под водой. эрена кто-то уносит вперед//эрен наблюдает за всем со стороны.

резкая, отупляющая боль и, кажется, привкус железа с примесью грязи во рту — картинка перед глазами трясется, в груди растекается инстинктивная, животная ярость. больно выворачивает плечи; эрен привязан к столбу, на него смотрят десятки глаз, а капитан леви только что смачно зарядил своим сапогом эрену по роже. и еще раз. и еще. эрен что-то говорит — будто непроизвольно и не понимая произносимых слов, будто по сценарию. эрен смотрит на капитана снизу вверх между ударами//эрен наблюдает за всем со стороны.

пик показывает на него пальцем, ее волосы развеваются на ветру, габи стоит рядом, выпучив большие карие глаза. эрен нутром чует — нет, смутно припоминает, словно после пробуждения только что увиденный сон — его ждет подвох, и, кажется, челюсть вот-вот хрустнет, не выдержав напряжения. челюсть! — успевает подумать эрен (изнутри? со стороны?), и каменная кладка под ним с грохотом извергается, вскрывая золотую гриву зубастого титана. опять пронзающая, невыносимая боль — титан откусывает эрену ноги, эрен машинально впивается в свою кисть, электрический разряд уже привычно проходит по телу, ослепительная вспышка — он не успевает досмотреть//эрен наблюдает за всем со стороны.

гул снаружи заполняет все пространство, и эрен не слышит, как микаса прорывается внутрь, разбивает титаньи зубы, словно это обычное стекло. все происходит мгновенно — все тянется тысячелетием. последнее, что (вновь) видит эрен — это уставшие, измученные, наполненные болью глаза микасы. микаса видит его глаза каждый раз впервые.//эрен наблюдает за всем со стороны.

после этого — ничего.

миллионы голосов раскалывают его череп изнутри, миллионы лиц — искореженных, счастливых, серьезных, глупых, воодушевленных, задумчивых — стоят перед глазами, эрен видит и слышит каждого из них. маленькие дети, суровые генералы, беззаботные горожане, пьянствующие солдаты. все, кого он когда-либо встречал, все, кого он лишил жизни. эрен знает, что в конце он тоже умрет: такова цена, которую он платит за имирово племя.

огонь заполняет его легкие, жжет изнутри, поглощает снаружи — «буду ждать тебя в аду, армин», но было бы счастьем. вместо этого непрерывный поток времени, неудержимый, сметающий все на своем пути, словно огненный вихрь; пламенем был когда-то и сам эрен, самостоятельно вырвавший из груди свое раскаленное сердце — осветил ли путь другим?

из прошлого, кроме тысячи эфемерных осколков, осталась лишь одна боль, но не телесная, а иной, чужой природы — человек (?) не может существовать вне времени, а существует ли эрен вообще? «хотел свободы — получай», будто плюется ядом немая имир, будто будто будто.
— прекрати! хватит! прошу тебя! — (не-)кричит эрен, когда его расчленяет очередное воспоминание, вот только эрена больше нет.

кровь матери обильно стекает по подбородку дины отец втыкает шприц эрену в руку армин взахлеб рассказывает про какую-то соленую воду эрен как ненормальный срывается за местным хулиганом хистория протягивает руку во время присяги микаса закутывается в свой красный шарф фалько приветливо машет рукой жан заносит над эреном свой кулак эрен предупреждающе поднимает перед микасой и армином окровавленную ладонь мать отчитывает эрена за драку ханнес смеется и от него опять несет перегаром эрен вглядывается в зеркало над тюремной раковиной армин протягивает эрену руку микаса взволнованно сидит у его кровати саша конни и жан дурачатся в соленой воде вопрос командующего эрвина ставит в тупик микаса тянется к эрену в лучах закатного солнца эрен чувствует холодную сталь лезвия на своей шее

эрен открывает глаза и жадно втягивает грудью холодный воздух

Ганси знал, как нужно общаться, а также знал, как нужно общаться, при этом не вызвав очередной взрыв эмоций у собеседника напротив. Это можно было назвать даром, а можно просто наукой, преподаваемой в обществе, к которому он относился напрямую. Не нужно делать из человека врага только лишь потому что тебе хочется сказать фразу так, как хочется тебе — просто скажи, что он хочется услышать, и все твои проблемы будут решены — ты их сам решишь. И в обществе, все том же, каждый играл по этим правилам, поэтому какие-либо сложные ситуации возникали редко, а потому Ганси рос с ощущением, что у него ни с кем не будет проблем. Но Ганси свойственно ошибаться.

А все из-за того, что люди, которых он считал своими друзьями, подчиняться правилам разговора в обществе не хотели, и особенно среди них выделялся Адам. Нет, это стоит отметить иначе:

Адам был восхитителен!

Настолько восхитителен, что вместо терпеливого молчания и скромного кивка, хотелось придушить его, накричать на него, перейти все границы приличий и проявить то "я", которое в обычном разговоре позволить себе было нельзя. Но Ганси держал себя в руках, манеры перевешивали такой мальчишеский порыв — глубокий вдох-выдох, дыхание по квадрату, пересчет Миссисипи. Можно было без конца придумывать фразы, которые будут удобны, но Пэрриш все равно нашел бы способ все вывернуть нутром наружу, переиначить так, как невозможно было себе вообразить. "Это какое-то соревнование у вас?" — вопрос то ли от Хелен, то ли от мамы — он помнит женский голос недоумения, на который отвечает, что нет, просто ошибся во фразе. Его ошибка, он виноват, он снова возьмет все на себя, только бы другу было лучше — кажется его просили так не делать.

С того вечера в больнице прошел уже не один день, многое изменилось, но напряжение между Ганси и Пэрришем было константой — к сожалению, нельзя было сказать, что они только и мечтали сгрызть друг другу глотки, порой между ними случались моменты единения мнений, они даже иногда могли позволить себе посмеяться над одними и теми же вещами. Опять же, к сожалению, такие моменты случались все реже, и Ганси тосковал по ним, он уже когда-то проходил такое с Ронаном, но тот был совершенно другим, тот не искал подвоха в словах, а его самооценке мог позавидовать кто угодно. Но общение с ним тоже приходилось "чинить" — за этим Ганси и приехал к Кабесуотеру сегодня.

Адам тоже что-то чинил в Кабесуотере, правильнее выражаясь сам Кабесуотер, хотя понимать, как он это делает, Ганси так и не начал. Это он решил сделать целью встречи сегодня, встретиться на территории Пэрриша, в комфортной для него обстановке, слушать, делать, как он скажет — просто безвольная марионетка, кукла на веревочках, без собственной воли. "Это что игра "почувствуй себя Пэрришем?" — гадкая мысль, озвученная голосом Ронана, не хотела отставать как листок липы от мокасин. Может он все-таки прав? Кто? Адам, конечно же.

— Хэй, привет! Наконец, добрался до тебя, — Ганси приветственно поднимает руку над головой, завидев Адама, — Блу сказала ты будешь здесь, предложила напроситься тебе на помощь, пока она осваивает новый рецепт пиццы без глютена.

Он почти не врал: Сарджент правда сказала, где будет новая починка, но не предлагала встречи. Наверное, в том числе, она не хотела, чтобы кто-либо знал, что они обсуждают Адама, или что общаются не только о Глендауэре. Или, что точнее, чтобы это знал сам Адам.